Остров быка - Сергей Танцура

– Быстро! – шепотом скомандовал он следовавшим за ним по пятам близнецам. Отделившись от стереобата диптера, на ступенях которого они организовали свой наблюдательный пункт, дети бесшумно пробежали разделявшее их расстояние до ворот и проскользнули между открытыми створками на покатый, мощеный каменными плитами сход, достаточно широкий, чтобы на нем могли разъехаться две квадриги. Перед ними открылась Фимбрийская равнина – мертвая, вытоптанная, разоренная. В отдалении нес свои желтые, протухшие от крови воды Скомальт, выдававший себя тихим плеском да смутными бликами от яркого зарева пожаров. За ним темнел – черное на черном – могильный курган Ахилла, на котором всего несколько часов назад, на закате, приняла лютую смерть Поликсена, младшая дочь Приама, и ее кровь еще не успела впитаться в землю, пятная ее ярким пурпуром. Но в ночной мгле видеть это могли лишь боги, однако они не рисковали более появляться здесь после отпора, которым их встретили ахейцы. Одна лишь светлоокая Эос как прежде всходила каждое утро на небосвод, озаряя его своим жемчужным сиянием. Но до того момента, как она расправит свои нежные крылья над этим уголком Ойкумены, оставалось еще несколько часов, и, никем не замеченные, дети устремились прочь от обреченного города, все еще пригибаясь из осторожности, но уже не ощущая того гнетущего страха, что все это время мрачным облаком висел над их головами.

Когда они отдалились от стен Трои на достаточное расстояние, чтобы не быть услышанными с них, Вингнир, крепко державший за руку свою сестру, спросил:

– Куда мы теперь?

– В Этолию, – отозвался Хорив, сам размышлявший над этим вопросом.

– Но… это же далеко! – поразился Вингнир, сбившись с размеренного шага и едва не упав. – Мой папа говорил…

– Здесь нет твоего папы! – зло перебил его Хорив, резко остановившись. Его глаза вспыхнули яростным пламенем, когда он повернулся к испуганному малышу и, наклонившись, буквально прошипел ему прямо в лицо:

– Мы пойдем в Этолию, даже если бы она была на другом краю света. И ты пойдешь со мной – или вернешься туда, – Хорив с остервенением ткнул пальцем в сторону стен Трои, – и попробуешь найти своего папу. Ну, так что ты выбираешь?

– В Эт… толию, – запинаясь, промямлил малыш и заплакал от страха и жгучей, незаслуженной обиды. Фарика, не выпускавшая руки брата, спряталась за его спину и еле слышно заскулила, как голодный щенок. Глядя на рыдающих, сжавшихся в комок под его пылающим взглядом детей, Хорив почувствовал непереносимый стыд за свою вспышку и заставил взять себя в руки. Он кричал на них, пытаясь заглушить собственный страх, но от этого ему стало только хуже. Перед его внутренним взором, словно освещенная прорвавшимся из-за туч солнцем, возникла картина разграбленного, охваченного жарким пламенем дома, принадлежавшего педелю Адрасту, преподававшему в палестре философию и основы геометрии. Хорив знал его как спокойного, рассудительного и в высшей степени миролюбивого человека, никогда не злоупотреблявшего своим правом наказывать нерадивых учеников. Но в этот день даже он, забыв о своем неприятии оружия, встал на защиту своей семьи. Несмотря на трагичность ситуации, Хорив едва не рассмеялся, увидев в руке мертвого Адраста бронзовый кинжальчик, которым учитель обычно затачивал свое стило. Эта игрушка, похоже, даже не задержала захватчиков: кто-то из них просто отрубил педелю голову, сделав это походя, как мальчишки иногда на бегу сбивают соцветия чертополоха. Уходя, эллины подожгли дом, и теперь яркий огонь, весело потрескивая, вырывался из распахнутой двери мегарона прямо на улицу и жадно лизал тело мертвого хозяина дома, распространяя в воздухе запах хорошо прожаренного мяса.

– Идемте отсюда, господин, – поторопил остановившегося Хорива старый Эфиокл, бросив по сторонам загнанный взгляд. И в этот момент сквозь треск пламени до них донесся детский плач, сопровождаемый надсадным кашлем. Хорив широко раскрытыми глазами уставился в огненную круговерть, не веря своим ушам.

– Там кто-то есть, – выдохнул он, ткнув пальцем в сторону дома. Он вспомнил, что у Адраста было двое детей-близнецов, и их имена возникли в его сознании подобно двум метеорам, внезапно пронзившим ночные небеса.

– Там Фарика и Вингнир!

– Забудьте о них, господин! – взмолился Эфиокл, каждое мгновение со страхом ожидавший появления ахейского патруля.

– Но они же сгорят заживо, если мы не вытащим их оттуда! – потрясенно воскликнул Хорив.

– А кто вытащит оттуда нас? – рассудительно возразил ему Эфиокл. – Вы же видите, господин: пламя такое, что я даже не могу подойти к двери, не то что войти в нее.

Действительно, даже стоя в нескольких шагах от дома, Хорив ощущал несущийся от него нестерпимый жар, от которого волосы на его голове уже начали трещать и завиваться, готовые вот-вот вспыхнуть. Тем не менее Хорив упрямо топнул ногой, и в его глазах старый раб заметил выражение, какое он видел во взгляде его отца, протоспатора Борея, да и то лишь на поле боя.

– В гинекее есть другой вход, – настойчиво произнес мальчик, и стало ясно, что этот спор он уступать не намерен. – Возможно, огонь туда еще не добрался.

– Ну, ладно, – вздохнул, признавая свое поражение, Эфиокл. – Я посмотрю…

Они успели в последний момент. Комната, в которой прятались дети, была полна дыма, и пламя уже лизало ее порог. Перепрыгнув через растерзанный труп их матери, тихой и скромной при жизни Ксеоны, Эфиокл метнулся к малышам и буквально за шкирки вытащил их из-за перевернутой лежанки. Хорив, прятавший лицо в хитон от ядовитого дыма, разъедавшего его легкие, принял детей из рук раба – и в этот миг пылающая потолочная балка, не выдержавшая собственной тяжести, с оглушительным треском рухнула вниз, со всего размаха ударив Эфиокла по спине. Сноп искр взметнулся перед лицом ошеломленного Хорива, заставив его отступить, и сейчас же на том месте, где только что стоял старик, разверзся огненный ад. Пронзительный вопль раба плетью хлестнул по натянутым нервам Хорива и тут же оборвался, сменившись ровным гудением набиравшего силу пламени. Хорив так и не вспомнил, как ему самому удалось выбраться из разрушенного дома. Однако детей он все-таки не бросил, вынеся их из пылавших руин, ставших могилой верному Эфиоклу. В чувство его привела боль от ожогов – в некоторых местах искры прожгли в его хитоне весьма внушительные дыры, – да необходимость принимать решения, от которых зависела их жизнь. И эта ответственность, после гибели старого раба свалившаяся на его хрупкие плечи, давила сейчас на него тысячехоэсным гнетом, ощутимо пригибая к земле и выматывая куда сильнее, чем реальная, физическая усталость…

Хорив провел ладонью по лицу, тряхнул головой, отгоняя внезапную слабость, и уже более мирным тоном произнес:

– Вот и правильно. Только не отставайте, а то еще потеряетесь…

Он повернулся и размашисто зашагал вперед. Вингнир и Фарика переглянулись и поспешили за ним, тихо всхлипывая и прижимаясь друг к другу в поисках поддержки. Они родились уже во время Войны, и улицы Трои были для них единственным известным миром. То, что находилось за стенами города, пугало их своею неизвестностью и напоминало им страшные сказки о Тартаре, куда безвозвратно уходили души умерших. Впрочем, то, что они оставили позади, было еще хуже Тартара, и дети крепились, шагая в неведомое.

Хорив, решительно топавший перед ними, испытывал нечто похожее. До начала осады он был слишком мал, чтобы помнить поездки за пределы города, однако он предпочел бы скорее умереть, чем признался бы в снедавшей его неуверенности. Поэтому, назвав Этолию в качестве цели их путешествия, он выбрал дорогу, ведущую, как он считал, в нужном направлении и постарался выкинуть из головы все сомнения на этот счет. А между тем каждый их шаг уводил их от вожделенной Этолии все дальше и дальше. Но Хорив ничего этого не знал и продолжал идти вперед с упорством, родившимся от брака его молодости с его же невежеством.

Этот путь сквозь ночь, озаренную трепетным светом пожарищ, запомнился им надолго. Время от времени до них из темноты доносился звук, который мог быть только хрустом разгрызаемых костей: ночные хищники собирали свою кровавую жатву, пожирая щедро устилавших землю Фимбрии мертвецов. И на этот пир собирались не одни лишь волки. В неверном отсвете охватившего уже чуть ли не половину Трои огня Хорив с ужасом различил двуногую тень оргиях в десяти от них, увлеченно рвавшую зубами и когтями чей-то труп, и без того уже изуродованный до неузнаваемости. Облик неведомого существа постоянно видоизменялся, текучий, как вода, а иногда оно и вовсе делалось полупрозрачным, почти исчезая из глаз. Словно зачарованный, следил Хорив за этими превращениями, не в силах двинуться с места. Почувствовав это, тварь резко выпрямилась, став похожей на уродливого человека, и обратила в их сторону горящие хищным желтым огнем глаза. «Эмпуса», – вихрем пронеслось в сознании охваченного ледяным ужасом Хорива. Ставшими вдруг непослушными губами он тихо забормотал все ругательства, какие только смог вспомнить, и это, как ни странно, подействовало. Тварь вздрогнула, словно ее окатили кипятком, и, разочарованно взвыв, метнулась прочь, мгновенно растаяв в ночи. Хорив, не слишком веривший в то, что брань способна отпугнуть нечисть и нежить, только моргнул, удивленный столь эффектным результатом.